Дневник Арктического плавучего университета. 10 июля
13/07/2015
Дневники экспедиции ведет Павел Рыбкин, редактор спецпроектов журналов "Эксперт" и "Русский репортер".
Автор фотографий Николай Гернет.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
Реплика в сторону
Когда Руаль Амундсен достиг северного магнитного полюса, разбил палатку и поднял над ней норвежский флаг, он в своем дневнике в тот день сделал только одну запись: «Ничего особенного».
Если такое мог сказать человек, посвятивший жизнь полярным исследованиям, да еще совершив нечто, похожее на подвиг, то стоит ли расстраиваться рядовому участнику плановой экспедиции (даже если он ведет ее дневник и по определению ищет интересной фактуры), что сегодня, 10 июля, ничего особенного не произошло?
Один из пассажиров «Молчанова» Кристоф Бёттгер (Технический институт Фрайбургской горной академии) в разговоре по поводу поселка Варнек в точности повторил слова Амундсена по поводу магнитного полюса: Nothing special. Но потом, подумав, добавил: But it's special nothing!
«Ничего особенного, но это особенное ничего!»
Вот такая, довольно будничная, формула арктического путешествия. По крайней мере, для некоторых. В самом деле. Сутки напролет вас качает в холодных морях. Не прошло и трех дней с последнего шторма, как сегодня все повторилось. Народ залег по каютам, лекции отменены. В иллюминаторе ничего, кроме свинцово-серой воды. Но и даже когда случаются высадки, то что там можно увидеть? Острова голые и неприветливые. Если на них и есть следы человеческого присутствия, то это либо руины, либо мусор, либо улица в три дома... А присутствие зверей (в первую очередь белого медведя) означает часто лишь одно: невозможность высадки. Чтобы разглядеть нечто иное, требуется стать специалистом и сходу узнавать в лицо, например, смолевку бесстебельную. Или поморника. Или какое-нибудь криогенное растрескивание. В противном случае перед глазами так и будет висеть эта белая мгла нескончаемого полярного дня. Интересно, конечно, что солнце не садится за горизонт, но в целом — ничего особенного.
Тогда что же особенного в самом этом «ничего»? Наверное, то, что поневоле происходит аккомодация зрения (и восприятия в целом) и очень скоро, без всяких специальных курсов и тренингов, начинаешь различать оттенки. На Соловках вода за кормой кипела каким-то смузи — не то из крыжовника, не то из киви. Теперь, в Карском море, туда явно добавили жженого сахара. Или карамельного сиропа. Килевая качка (как сегодня) и в самом деле переносится легче, чем бортовая (как три дня назад). Там просто невозможно уснуть, только катаешься от стенки к столу и обратно, а здесь волна тебя убаюкивает. Наконец, и в самой этой белой мгле начинают проступать какие-то осмысленные очертания. Нет, конечно, тебе бесконечно далеко до полярных летчиков, умеющих в однородном, казалось бы, ледяном поле различать трещины и определять по ним толщину льда, а по форме снежных надувов — ровный он или бугристый. Но в любом случае уже понятно: знаки и метки есть, есть даже целый язык, на котором можно научиться с полярным безмолвием понемногу общаться и разговаривать. О чем?
Сложно объяснить. Особенно тому, кто здесь никогда не был. И возможно, Амундсен в своем дневнике имел в виду именно это: нечего тратить слова. Все равно рассказать не сможешь. Вот, например, еще двое полярников, Уилкинс и Эйлсон. Они первым посадили самолет на лед. Потом, когда машина вышла из строя, несколько дней пережидали пургу в кабине. Затем долго-долго тянули за собой санки с провизией, сделанные из обломков крыла. И что в итоге сказали миру, когда все-таки спаслись? Да почти ничего: «Путешествовали по льду, ели печенье и шоколад, спали в иглу. Никаких особенных испытаний».
На капитанском мостике
Да, 10-го июля из-за качки снова были отменены лекционные занятия. Но кое-что особенное происходило и в этот день. Утром (для иностранцев) и после обеда (для всех остальных, кто записался) провели экскурсию на капитанский мостик. Наверху качает еще сильнее, но народ стойко держался на ногах и слушал экскурсовода Игоря Плахина, 2-го штурмана. Игорь рассказал и показал, как прокладывать маршрут на карте (с помощью измерителя, похожего на циркуль, но без грифеля), как пользоваться радаром, добавлять ходу (рычаг газа на судне почему-то называется «телеграф»), подавать сигнал бедствия. Но особенно наглядной была демонстрация специальных флагов. Оказывается, кроме флага страны, где находится порт приписки судна, и страны, куда оно направляется, есть еще целых 33 полноценных полотнища — для оповещения о том, какой вид работ производится на нем в данный момент. Дозаправка топливом, погружение дайверов, прибытие бригады экстренной медицинской помощи — для всего есть свой отдельный флаг: скрученные в трубку, они хранятся до востребования в особых, помеченных латинскими литерами ячейках, которые вытянулись обоймой под потолком почти на всю длину мостика.
Ну и, конечно, дали подержаться за штурвал. Он оказался довольно маленьким и компактным, почти как руль в гоночном автомобиле, а не как тележное колесо с рукоятками, обычно показываемое в фильмах. Так удобнее. И опять же для удобства на некотором расстоянии от руля вмонтирован в пол как бы такой кусочек штакетника: это чтобы в качку рулевой мог прислониться к нему, как водитель — к спинке сиденья, и совершить требуемый маневр. Обычно же рулевой не нужен: судно идет на автопилоте.
Школа наседок
На таком же автопилоте и в полудреме прошел весь штормовой день. Лишь к вечеру, когда волнение утихло, экспедиция немного очнулась, и Софья Розенфельд, орнитолог, научный сотрудник Института проблем экологии и эволюции РАН, прочитала лекцию о птицах Новой Зеландии. Там она провела не так давно около полутора месяцев в рабочей поездке по различным нацпаркам.
Главный вывод был такой: России в плане охраны природы пока очень далеко до земли антиподов. Но есть повод и для радости: в нашей стране еще сохраняется сама по себе природа в ее первозданном виде. Потому что уникальные экосистемы Новой Зеландии, многих приводящие в такой восторг, чем-то похожи на тяжелобольного, подключенного к аппарату искусственного дыхания. Если аппарат отключить, — иными словами, перестать вкладывать в природоохранные мероприятия огромные деньги и ослабить контроль, — то от уникальной флоры и фауны этой страны очень скоро ничего не останется.
Но вместе с тем положительный опыт Новой Зеландии очень ценен. Он как минимум вызывает уважение, а местами — поражает до глубины души. Например, черных зябликов (black robins) к 1976 году в стране оставалось всего пять особей, и из них только одна (!) самка по кличке Blue (что, очевидно, следует переводить как «печальница», потому что оперение у птиц в любом случае целиком черное). Более узкого бутылочного горлышка для вида нельзя и представить. Но каким-то чудом численность популяции удалось довести до 250 особей! И это, конечно, подвиг.
Поскольку невозможно очистить территорию всей страны от завезенных еще колонистами мелких хищников (куньих и грызунов), обычно выбирается какой-то уединенный остров, и на нем устраивается заповедник. Сегодня в биологии даже появилось понятие sanctuary birds — это птицы, которые существуют только в искусственно созданных и поддерживаемых экосистемах.
Как известно, Новая Зеландия в первую очередь славится своими эндемиками — ледниковыми попугаями кеа и киви. О них тоже заботятся очень тщательно. Но пожалуй, самая показательная история — это история спасения такахи, еще одной нелетающей птицы, которая одно время считалась вымершей. Но внезапно в долине Те-Анау на Южном острове была обнаружена целая колония такахи (ее точное местоположение до сих пор держится в секрете) и описано около 30 гнезд. Тут же приняли решения сделать питомник — но уже на Северном острове, в безопасном месте. Было понятно, что транспортировки на такое расстояние не перенесут ни взрослые особи, ни птенцы. Значит, надо перевозить яйца. Вот только как их сохранить в дороге без насиживания? Решили привлечь обыкновенных кур. Их начали тренировать, как десантников. Таскать на вертолетах, возить в кузове грузовика по ухабам или на лодках в шторм — и так до тех пор, пока из двух десятков призывников не осталось трое самых выносливых (или самых тупых, трудно сказать наверняка). Был даже вот какой случай: ящик, в котором находилось гнездо и на нем наседка, установили на крыше автомобиля. Машина задела на ходу низко свисавшие ветки дерева. Ящик слетел и покатился под откос. Но когда потом в него заглянули, курица по-прежнему сидела на гнезде. Ее-то и выбрали самой первой в тройку приемных родителей.
И уж если кур можно обучить насиживать чужие кладки в экстремальных условиях, то, наверное, и люди рано ли поздно научатся бережнее относиться в окружающей их природе.
В этом уж точно ничего особенного нет.